Жизнь.

Тринадцатого ноября в четыре часа пополудни, прервав мою  подготовку к зиме, на нашу краснознаменную 3-ю областную психоневрологическую больницу упал метеорит. Я отложил в сторону ватник, к которому пришивал оторванные пьяным Прохором пуговицы, и направился изучать странное явление, прибывшее на ржавом «Пежо» с прогоревшим глушителем. Уж не знаю, как выглядела жизнь, занесенная давным-давно на нашу планету  из космоса, но из прибывшей машины вылупился небольшой человечек совершенно обычного вида. «Deus ex machina,»- рассудил я, наблюдая гостя,  бодро перебирающего конечностями.  – «Осень темная пора, счастье жизни подарила. И кому такой гостинец сегодня? » 

- Начальство на месте? – осведомился марсианин, завернутый в зеленый брезентовый плащ и запах многодневного перегара. – Подполковник Коломытов, госпожнадзор. Плановая проверка!

- А какие подполковники в госпожнадзоре, дядя? – спросил я, за пару лет работы привыкший ко всяческим модификациям головной юдоли прибывающих.

- Настоящие! – заверил меня борец с огненной стихией и добавил.- Будешь комедию ломать, я тебе доставлю неприятности. Ты у меня под себя ходить будешь….. Неожиданно, как нибудь! Как утка, предположим.. Я в отставке, понял, едитя? С Кантемировской перевели, на усиление.

- Извините. – сообразил я, - вы к Марку Моисеевичу наверное?

-Он Фридман? Тут у меня написано: главврач Фридман. – уточнил подполковник, сверившись с неопрятной бумажкой, по чистой случайности избежавшей гибели в ближайшем деревенском нужнике.- Комплексная проверка: средствА пожаротушения, наличие инструкций, добровольная огнеборческая дружина и так далее… На два дня рассчитано.

- Вот ты. Ты в дружине? – тут же начал проверку хитрый танкист в отставке.

- Э? Нет. – успокоил его я. – Я – сторож.

- Понятно.  Сторож, значит.  А где врач?

- Прямо по дорожке, белое здание, третий кабинет направо.

- Угум. – поблагодарил меня проверяющий, и двинулся меж темных сиреневых скелетов навстречу неизвестности.

И глядя в зеленую брезентовую спину похмельного отставника, я с теплой грустью подумал о милейшем Марке Моисеевиче, за предыдущий месяц сумевшем продать шифер с крыши и, навязшие на губах как оскомина, «Цветные сны». Причем последние были реализованы двум азербайджанцам с восхищением осматривающим образцы. Сыны гор так впечатлились размерами объектов, что главврач получил заказ еще на одну партию. К счастью Юрка с Ферганы, наш основной поставщик бесполезностей, временно пребывал в ином измерении, и к телефону подходила его мама кислым голосом сообщающая, что Юрий уехал по делам.

Единственный закон, неизменно действующий в этой части вселенной, как мне кажется – это закон компенсации. За три секунды чистой  радости ты платишь годами несчастий. Раз – и у тебя в постели Елена Корикова, два – у тебя подагра и ты никому не нужен. Эти детские качельки пребольно бьют по затылку. Радость от чего-нибудь мгновенна, а вот геморрой вспоминается веками. И ты живешь со всем этим весельем и печалями, взвешиваешь их в руках, но выбросить не можешь, потому что они все твои и без них ты нигде и никто.

Или взять, к примеру, крышу, шифер с которой Марк Моисеевич продал, под твердое обещание горздравотдела устелить новый. Через пару недель из одумавшегося учреждения пришло новое указание, из которого следовало, что шифер нам стелить не будут,  а будут через три года повышены оклады медицинскому персоналу и выделены деньги на халаты больным. Перспектива прожить зиму с голой кровлей, через которую светило бесхитростное солнце не знавшее печалей и забот, заставила борца с реалиями, главного врача нашей больницы Фридмана Марка Моисеевича нагло обмануть судьбу в очередной раз. Жабивший потратить нажитое на приобретение шифера доктор, закупил где-то отходы винилискожи, которую я совместно с ворчащим Прохором и похмельным Арнольдом приколотили  к стропилам. Отчего наш приют скорби приобрел такой фантасмагорический вид,  что редкие посетители приходившие к больным надолго застывали с открытыми ртами, рассматривая пестрое творение больного разума.

  И вот судьба ответила любезному эскулапу, исторгнув из зловонных глубин отставного бронеподполковника, жаждущего знаний о местных огнеборцах. Я покачал головой, и откусил нитку, пришив очередную пуговицу. Маленькая радость, порождает большое горе. – подумал я и принялся ладить последнюю. Горы рождают мышей, а океаны инфузорий туфелек, и во всем этом круговороте приходится как-то существовать.



Осень бродила по битым асфальтовым дорожкам, а за дверью с кривоватой табличкой «Главный врач», шел оживленный разговор. Сказать, что наш фюрер был обрадован подарком фортуны, это не сказать ничего. Под его блестящей лысиной, всего в полусантиметре от реальности, происходил мощный мыслительный процесс, вспыхивающий в маленьких глазах за толстыми диоптриями.

-  По плану, Марк Моисеевич у вас три стенда с наглядной агитацией и два пункта оказания первой медицинской помощи. – сообщил удобно расположившийся на досмотровом стуле подполковник Коломытов. – Надо бы проверить техническое состояние! Наличие медикаментов и перевязочного материала. Стерилизующие средствА. Степень готовности к борьбе.

«Что бы тебе ноги оторвало»- ласково пожелал инспектору психиатр, но в слух выразил полнейшую и непоколебимую решимость.

- Несомненно! Полная готовность! Это очень важно… Времена тяжелые. Денег на здравоохранение не выделяют. – тут тихий эскулап погрустил пару секунд. И продолжил.- Это вы правильно сказали Геннадий Кузьмич! Все- все проверить! Готовь сани зимой, а…

- Про стредствА не забывай,- закончил за него сочащийся вчерашним поздний подарок осени.- Вот у вас стредствА эти, не просрочены? Антипестики?

Таинственные средствА, усевшись где-то между гипоталамусом и гипофизом, лупили сложный мозг доктора Фридмана своим частым упоминанием и нелепостью. Не зная как себя вести с героем воды и пара, он взял паузу и изобразил деятельное раскаяние.

- Ну, может, чуть-чуть просрочены. Но не сильно. За всем не уследишь, но мы будем работать. У нас замечательный коллектив.

- У вас там боец на КПП мне хамил, - пожаловался злопамятный бронетанкист. – Так что работать надо. И потом – «чуть-чуть» это уже не по форме. Как только «чуть–чуть» непременно надо уничтожить. Взял целеуказание, триангулировал два, раз! Все! Списал по акту и спокоен за  будущее вверенного подразделения. Что бы все было чисто и по инструкции, как жопа у комара, который пять дней не ел. Два литра надо списать, списываем два…и уничтожаем!- добавил проверяющий, подняв палец. – Три литра, списываем три… Все должно быть по нормам!

При упоминании мер объема в извилинах приунывшего Марка Моисеевича, размышляющего, а не расстаться ли ему с определенной суммой накопленных авуаров и не думать боле о средствах, пожарах и прочих неприятностях, вспыхнула праздничная иллюминация, осветившая дальнейшее направление беседы.

- Может по пять капель? Тэкс сказать за начало проверки? Я вам как доктор рекомендую. В асептических целях.

- Ну, если только в асептических, - согласился просветлевший лицом собеседник. – Но потом – наглядная агитация! Сегодня по плану наглядная агитация, завтра –учения огнеборческой дружины. Вводная – возгорания в результате светового воздействия  ядерного взрыва.

Милейший психиатр вздохнул и с тоской вспомнил благословенные дни фокусов с квартирой Веры Павловны и возни с Саниными «Цветными снами». В воздухе возник явственный аромат сирени и заунывный голос, читающий Бальмонта. Что –то там про чужую сторону, да зверей вокруг. Бронеподполковник опаганел ему еще на пару делений, но ситуацию, по здравому разумению, можно было как-то выкрутить. И ровно через тридцать секунд, сдвинув в сторону папки с делами, на столе обнаружились два граненых стакана и газетка с аккуратно нарезанной вареной колбасой. А собеседники приступили к сближению и выяснению общих жизненных интересов.

Спирт ожег горло медика, превратив  поверхность его в потрескавшуюся глиняную корку. Видимого же эффекта воздействия ста грамм девяностошестиградусной жидкости на Геннадия Кузьмича не наблюдалось вообще. Танкист жахнул стакан и оседлал музу.  Если бы тишайший Марк Моисеевич свел с ним знакомство пару лет назад, то после следующего невинного вопроса Геннадия Кузьмича немедленно бы встал и вышел, не смотря ни на какие обстоятельства. Ибо следующий вопрос отставника имел ввиду два сценария развития событий: рассказ о штурме Буэнос-Айреса и что все сволочи и никому верить нельзя вообще, но вот раньше…

- У тебя есть мечта, Моисеич? – на чистом глазу поинтересовался он. И, пока психиатр примеривался издать  звук обожженным горлом, приступил.- Я вот хотел Буэнос-Айрес брать. Уже были оперативные разработки на случай войны, едитя. Два танковых полка прорывают оборону на узком участке фронта противника и развивают наступление, выходя на оперативный простор.  Я, значит, справа должен был быть, а Матвеев со сто тридцать седьмого, слева. Ты вот знаешь что это?

- Что? – выдавил доктор Фридман, рассматривая вздернутый кулак собеседника.

- Это рука бога, Марик! – заявил подполковник, походя перекрестив собеседника и, пожевав  колбасы, по документам давно переваренной пациентами нашего богоугодного заведения кивнул на стакан. – Наливай чутка! Я тебе сейчас такого расскажу, поперхнешься. Мы ж в Союзе были  на страже, понимаешь? Охраняли покой от империалистов этих всех. Два часа по полной боевой. От звонка и сразу в развертывание. Свищи нас потом лесами! Сокрушим, едическая сила магния!  Разведроту вперед! У меня орлов то знаешь, сколько было? Почти тысяча душ! Одни узбеки. Вот где гемморой и гонорея! Их в город страшно пускать было, они ж потомки Чингисхана. А  в танках? Представь? Загубники на прицелах все погрызаные. С смотровых желтый дым клубами. Глаза красные, зубов нет. В люк сунуться страшно без КИПа.  С пушек лупили, как в копейку! Что болванкой, что «ломом».  И по-русски не бельмеса. Я с ними, когда на марш выходил, НАТО два авиаполка поднимало. Знааали , что Коломытов на марше. Трухали меня. Потому как,  нам дай приказ, что там Лондоны те. Огорчим, едитя! Ты вот, был в ЛондОне?

- Нет,- честно ответил Марк Моисеевич,- У меня жена была, бывшая. Она в Америку летела, через Лондон.

- Вооот, Марик! И  что людям там надо, а?  В Америку летела. А что ей эта Америка? Что там, мед и красота? Империализм один и вранье.  Души нету! Нету там души, Марик! Это же зараза, желтуха эта, Америка. Тьху, и растереть! За деньги все. Уважают тебя за деньги, любят тебя за деньги. Любят же?

- Я не знаю, я не пробовал.- невпопад заявил тишайший психиатр.

- А ты попробуй. Нету у тебя денег, - неожиданно заключил отставной бронекомандир. – А за зарплату твою психиатрическую, тебя никто любить не будет. Давай еще по чуть –чуть, едитя? По паре капель для профилактики?

Мрак Моисеевич не противился.

- У тебя какая зарплата, Марик?

- Двенадцать тысяч.- осторожно ответит тот. – И полставки зама. У меня зама нет.

- Тоска одна. Заместителя у тебя нет. Меня когда кадрировали, тоже поговорить не с кем было, я да пара прапорщиков остались. Тридцать танков и три человека. Экипаж машины боевой, едитя. Благодарность за двадцать лет службы. Нету полка, один восторг остался. Сидишь целый день, как кот на сечке, вроде и при деле. Бесполезный, как вторая задница, едическая сила магния. Смотришь в окно, ждешь чего-то. А чего ждать? - спросил Геннадий Кузьмич и, не дожидаясь ответа, продолжил.- Толи дело раньше. Я бы тебе этот Буэнос-Айрес с Вашингтоном подарил бы.- взбрыкнувшая муза несла бронетанкиста все дальше в сияющие дали.- У меня диспозиция была на развитие наступления  и удара с плацдарма. Всех в клещи! На траки намотали бы с моими узбеками. Два красных флажка! Осколочно-фугасными! Люки по-походному! Алга! Бикзур баратом! Хочешь Буэнос-Айрес?

- Не хочу.

- Ну и ладно. А я бы для тебя, его в лепеху раскатал бы. Тонюсенько. Потому что ты хороший человек, Моисеич. Есть у тебя понятие! Сидишь тут не за ради денег, душа у тебя тонкая, сразу видать. Наливай, и пойдем твою агитацию ип..иснпе… сч..- подполковника немного заело, но хитрый танкист выкрутился тем, что подмигнул помертвевшему Марку Моисеевичу, который рассчитывал, что триста грамм создадут временную амнезию в металлической голове военного. Его надежды разбились об опыт. Глянув в налитый граненик, Геннадий Кузьмич, зачем то помешал ложкой его содержимое и, мерно двигая кадыком,  перелил жидкость в себя. Наблюдая за этой обстоятельностью, добрый доктор совсем пожух, в  голове его заплясали огненные танки, из которых выскакивали монголы с красными флажками и донос озаглавленный «Наглядная агитация отсутствует, средствА просрочены». 

Помолчав для порядку пару секунд для лучшей усвояемости продукта, борец с огненной стихией крякнул и встал.

- Показывай, Марик. Где у тебя что. - пригласил он, и мужчины вытекли в обшарпанный коридор.

Плакат  был нарисован в те времена, когда Марка Моисеевича обуревали бесы в виде новомодного  лечения творчеством, подсмотренного  в «Иллюстриерт Кранкенбух фюр Псикиатрист».  Если болевших бытовым алкоголизмом переводная статья и капризы доктора Фридмана обязали покрасить забор, отделявший наш бренный мир от другого, не менее бренного, то Веня Чуров, чей мозг освещали вспышки коротких замыканий, был сослан творить. Вооруженный детскими красками и листом ватмана он исчез на пару дней в палате, откуда появлялся только поесть.  И  плодом этого кратковременного романа с вдохновением стало эпическое полотно- загадка.

В первоначальном варианте оно изображало трех поросят стоящих у небольших схематически прописанных домиков. Две свиньи имели вид скорбный, последняя же напоминала бухого в дымину Прохора в состоянии мяу, и знаменовала тот самый микромиг, когда экватор праздника уже наступил, а за ним неминуемо подоспеет похмелье. Интрига шедевра ретранслировалась  пугающей черной надписью мостившейся поверх рисунка, гласившей: «Угадай, кто из поросят не заплатил за газ?».  Каковая, в одну из темных ночей, была исправлена, кем-то из остроумных энурезников на более злободневную: «Угадай, кто из поросят не заплатил?». В той редакции,  двум печальным пятачкам были добавлены сапоги, гимнастерки и два автомата системы ППШ, а веселому – гениталии нечеловеческих размеров.

В последствии этот вариант был отвергнут осторожным Марком Моисеевичем и заменен, на нейтральное : « не заплатил за воду?», автоматы были исправлены на брандспойты, гимнастерки на широкие плащи. После этого поистине  универсальный экземпляр средства пропаганды обрел законченный вид и свое место у столовой, где находился под присмотром бдительного Прохора.

- А ведь хорошо! Экспрессия! - прокомментировал  способное вызвать понос у сотоны полотно Геннадий Кузьмич, и немедленно загрустил. – Сразу видно, что у тебя тут все по- человечески, Моисеич. С душой у тебя все здесь. Помидоры-огурцы…  Не хватает сейчас такого. Позабыли люди понятия, никому верить нельзя. Никто никому не нужен, даже если должен. Вот ты до демократии кем был?

- Ну… Врачом и был, я всю жизнь врач.

- Воот! А я был танкистом, понимаешь как времена поменялись –то? Дурачков твоих меньше не стало, а вот враги друзьями стали. И защищать вдруг стало некого и не отчего. Была страна- нет страны, были люди – и где все? А в сухом остатке, что? Пус-то-та, Марик.  Странно, да? Всем сразу на все стало плевать. Сейчас на улице, поди упади.

- Зачем? – поинтересовался  Марк Моисеевич, чей разум все более накрывал спирт. Тишайший эскулап  постепенно терял связи с землей и казался сам себе легким завитком утреннего тумана, которого пинал проснувшийся ветер.

- Ну, поди упади, для эксперимента. Сердце прихватило, предположим. А кто к тебе подойдет?

-Кто?

- Да кто, не ошибешься. Твой клиент и подойдет. Один из десяти. Остальным никто не нужен. И не важно врач ты, или музыкант с филармонии. А раньше? Вот я раньше всем нужен был. Даже полковнику Клюгенау, был такой. Я по диспозиции аккурат против его тевтонов стоял. И нужен ему был до рези в желудке, понимаешь, едическая сила магния! Потому как, нахрена тогда этот самый Клюгенау со своими «Леопардами»  кому сдался? Без подполковника Коломытова? А я тебе отвечу, нихрена и никому.  Раньше Марик, все кому-то были нужны. Враги нам, мы врагам. Равновесие! – трагичным голосом заключил  посетитель и вновь принялся любоваться плакатом. – А художника ты поощри как-нибудь, Моисеевич. Нужное он дело для страны делает.

Мысли у больничного фюрера совсем спутались и он, почему-то заявил, что выпишет Вениамина весной.

- Выпиши, - согласился подполковник.- И объяви благодарность перед строем.

- Я  еще ему грамоту дам,- предложил доктор Фридман, – За заслуги.

«Боже, что за чушь я несу!» - пронеслось в его мерцающем сознании.- « Какую грамоту? Что с ней Веня будет делать?»

- И то дело, - ответил посетитель.- Ему будет приятно. Ты к человеку с душой, и он тебе никогда не плюнет. У меня последний прИзыв уходил когда, папаху мне справили. С Узбекистана выписали, понимаешь? Звание мое правильно произнести не могли, а на КПП честь отдавали. Дембеля, гражданские уже, а честь отдавали, едитя. Вот ушли они по своим кишлакам, ворота закрыли, и все… Никому уже никто не надобен. Не дует, не шумит и в боку не колет. Чисто смерть пришла. Как то сразу..

  Геннадий Кузьмич оказывал на Марка Моисеевича какое-то магическое действие. Ему неожиданно стало жалко мир, в котором бродил никому не нужный полковник Клюгенау и в котором никто не подошел бы к нему на улице. «Надо бы Марине написать.» - подумал он о бывшей жене. – « Черте как расстались».  Остаток разговора начисто выпал из его памяти. Милейший эскулап воспрял только после того, как вышедшая из палаты в полутемный коридор бабка Агаповна, бросилась на шею философствующему Геннадию Кузьмичу.

- Дитер Болен! – клич бабки подействовал на собеседников отрезвляюще. – Ты приехал!

Ошеломленный крепостью ее объятий отставник пыхтел и силился что-то возразить. Но спорить с ней было бесполезно.

- Шеви,шеви лейди.- бабка качалась на подполковнике как на трапеции. – Шеви, ван онореее! 

- Дарья Агаповна, - сипел доктор Фридман, - Позвольте! Ну, что же вы. Вы мешаете, у нас тут проверка.

- Ты завтра тут будешь, пушистик? – поинтересовалась Агаповна, после минутной возни выпустив полузадушенного бронетанкиста из лап. – А то у меня дела сейчас.

- Буду, - заверил ее Геннадий Кузьмич – Не сомневайтесь.

Успокоенная, она удалилась в сторону уборной. В ее душу стучали вечерний рассольник и макароны.

- Она в дружине у тебя? – поинтересовался помятый военный.

- В дружине. – ляпнул, неизвестно от чего тоскующий, психиатр. – Доброволец и активист.

- Ну, завтра посмотрим. – прогудел Геннадий Кузьмич и подвел итог. – Все у тебя хорошо с агитацией, Моисеевич. Замечательная, прямо скажу агитация. Намного лучше, чем у всех. Пункты оказания первой помощи, проверять не будем. Запишу, что на должном уровне. А так, завтра часиков в девять, готовьтесь к учениям.

Никто не знает, как расставался Орфей со своей Эвридикой. Как Кастор прощался навсегда с Поллуксом. Возможно, это были самые трогательные моменты, о которых до нас не дошло ничего, кроме туманных фактов. Но прощание подполковника Коломытова с психиатром Фридманом достойно того, чтобы войти в анналы истории, написанной каким нибудь классическим автором, одетым в тогу. Геннадий Кузьмич сердечно обнял Марка Моисеевича и, не оборачиваясь, потопал к воротам. Наблюдая синусоидное движение бывшего танкиста, тихий доктор неожиданно захотел, что бы ему вот так вот запросто, подарили папаху, а энурезники, толпами валящие из ворот нашей больницы с белыми билетами, отдавали ему честь. Потому как не имел он в своей жизни даже той маленькой толики нужности и уважения, о которой помнил его случайный гость.

Ведь как же все-таки тоскливо жить без всех этих веселых лицемерностей: «Как дела? Как здоровье?»! Когда их много,  мутит, мало - начинаешь невольно ощупывать себя, что там не в норме? Температура, стул, запах? Может уже все? Остываешь? Бродишь, бродишь вокруг себя. Оброненный среди подобных, как никому не нужный фантик. А в мозге порхают пыльные бабочки. «До свидания!» - заявляешь сам себе каждый вечер. А утром подмигиваешь отражению в зеркале.- «Живем, бродяга? Живем!» И понимаешь, что существуешь в этой вселенной, ради никому не потребной жизни. Только умерев, сподабливаешься получить венок с надписью: «От скорбящих сослуживцев Федеральной службы по надзору за модернизацией». Скорбите сослуживцы! Скорбите! Только дайте этот венок при жизни, потому что ТАМ,  для меня он бесполезен. Так же как и ваши слезы. Я повешу его на стену и буду каждый раз с теплотой вспоминать вас. Ведь вам это будет приятно, не так ли?

Сострадание и печаль по чему-то потерянному и непознанному всем человечеством металась по темным зарослям. Бледная луна взирала на них с неба. Проходя мимо меня проверяющий неожиданно остановился и потребовал:

- А ну-ка дыхни, боец.

Я дыхнул в предусмотрительно подставленное ухо, поросшее мохом седых волос.

- Показалось, едитя. Смотри у меня. – подполковник назидательно ткнул пальцем в пространство.- Бди! Что бы чего тут… Завтра, учения!

Окончив на этом наставления, он погрузился в свой неземной аппарат и отбыл. Я еще долго стоял, вдыхая холодный ноябрьский воздух, и слушал хрип глушителя растворяющийся вдали. Как же все пестро и непредсказуемо, думал я, даже тут, на небольшом кусочке поверхности, где время остановилось. И еще никто не сказал, куда бежать в поисках  абсолютного покоя.  Развлекаясь этой мыслью, я запер ворота и вернулся в сторожку.

А Марк Моисеевич, сидя в кабинете, сочинял письмо бывшей жене.

«Здравствуй, дорогая Марина!» - начал он, и уснул, положив голову на белый лист бумаги. Припоздавшая со смертью ноябрьская муха ползала по огрызку вареной колбасы оставшемуся от застолья. Мышь гоняла корку хлеба. Все было тихо, но завтра в этом мире недоделанных дел и недописанных писем, в котором никто никому не нужен, должны были состояться учения огнеборцев.