На ужин у Симочки были щи с головизной.
Панов из города вернулся несколько навеселе, поэтому вечер прошёл спокойно.
Я тянулся рассказать про увечного разумом Ульриха, но Симочка только досадливо отмахивалась. А Панов заунывно тянул вполголоса: тин-тирли-вынтирли, прушки-тютюшки – остались от козлика рожки да ножки...
Конструктивной беседы не получалось, и я, махнув на всё рукой, отправился в сено на чердаке. Сон меня долго не брал.
Считать придурковатых овец всегда казалось мне унизительным. Какой из меня чабан?
Я прикидывал сметную стоимость переустройства Корезани в каскадную гроздь домов отдыха, вычислял подъёмную силу летающего кресла и ощупывал карманы: не выудил ли Мефистофель под шумок что-нибудь более осязаемое, чем души прекрасные порывы... Ничего не помогало.
Самое странное, что окружающее я воспринимал некритически, словно всё, что происходило вокруг, ничего из ряда вон выходящего собой не представляло.
Промаявшись с полчаса, я вышел во двор и залюбовался сияющим звёздным небом.
Стрекотали кузнечики. Мир отдыхал от людской беспомощности.
Оглядевшись по сторонам, я заметил за домом небольшую пристройку и от нечего делать решил заглянуть в неё. Я почему-то был уверен, что, если и проснётся Панов, то за вторжение ругаться не будет. За соседским забором глухо тявкнула собака, но тут же поперхнулась и затихла: того и гляди, огребёшь за бдительность хозяйский сапог...
Я потянул на себя заскрипевшую дверцу. В углу, в паутине, тускло блеснул металл.
Оказалось, Панов в пристройке хранил мопед – видимо, неисправный, раз Хозяин ходит пешком... Либо бензин закончился.

Я присел возле мопеда, вдыхая родные с детства запахи машинной смазки и пыльной резины. Сколько вёрст было намотано по лесным дорогам на таком же моцыке!
Подумав, я выкатил мопед из сарая и осмотрел его. Поболтал – бензобак пустой.
Что ж, надо бы сходить за бензином... Я прислонил мопед к стене, сел рядом в мягкую, густую траву. Как хорошо, когда, вдыхая, не ощущаешь воздуха...
Разбудил меня лёгкий толчок ногой. Панов испытующе пялился сверху:
– Сбежать надумал? Бензин нужен. А бежать всё равно некуда! Везде одно и тоже.
– А кто у нас бензином горазд? – поинтересовался я, сообразив, что гроза миновала.
– Да Хрынь его знает... – ответил Панов.
– Хрынь, в смысле – хрен? – уточнил я, решив, что просто не разобрал.
– Хрынь, в смысле Хрынь! Вон она, хрыневская хибара стоит. Сразу после колодца.

Доев молоко с хлебом, я зашагал мимо колодца к Хрыню, размышляя попутно, не расспросить ли и его по части продажи домов. Надеюсь, мы не напьёмся, как с Ульрихом... Странно, но похмелья после вчерашнего застолья я совершенно не ощущал.
Деревенский воздух, что ли, избавлял от мучений?
– Жареного бекона с хлебом поешь: запросто снимает похмелье, – сказал мне в спину шлёпавший куда-то по дороге Панов, как всегда, прочитав мои мысли.
Хорошо, ответствовал я, не разжимая губ.
Буду иметь в виду... О чём вообще можно думать, если тебя всё равно услышат?
Вот и дом Хрыня. Я прошёлся вдоль острых кольев, перевитых ивовым корьём, однако калитки нигде не обнаружилось. Обогнул дом по периметру: опять ничего.
Что они тут, прыжками в высоту заняты поголовно? Сразу за домом Хрыня начинался симпатичный березнячок, и я, постояв-подумав, углубился в него.

Грибы начали попадаться не сразу, но мне повезло: на переходе от березняка к симпатичному ельнику отыскался целый выводок подберёзовиков.
Я выложил своё добро на траву и сразу же почувствовал голод.
Эх, жаль – пропали вешкарики, собранные по дороге в Лазаревку...
Я отогнал непрошеные воспоминания: всё равно мысли о пропавших вещах и неприступной Лазаревке вызывали во мне не более, чем лёгкое сожаление.
Передохнув, я разложил небольшой костёр, нанизал на прутики и испёк на углях самые симпатичные грибочки, присыпав их солью с перцем из хранящегося в отдельном кармане спичечного коробка. По устоявшейся привычке ношу в кармане соль и спички...
– На ужин не пригласите? – прозвучал кокетливый женский голос.
Вздрогнув от неожиданности, я повернулся и увидел стоящую у костра молодую, стройную женщину в жёлтом парусиновом плаще и бейсболке. Лицо её поражало неопределённостью черт, как у хорошей актрисы. Она напоминала очень многих, но никого в отдельности.
Я назвал себя и жестом пригласил занять место у костра.

– Хрынь, Маргарита Львовна... весёлая вдова. Можете просто – Рита, – представилась женщина, и я подивился насмешливой судьбе, второй раз подряд приводящей меня к объекту розысков.
– А ведь я к вам, Маргарита Львовна! – не признаваться же, что от «Риты» меня моментально стошнило: вспомнилась исчезнувшая супруга. – Хотел бензина стрельнуть – говорят, что вы им богаты. Жду, жду целый день... А встретились здесь, с грибами!
– Вы с грибами, а я с нахлебниками, – улыбнулась Маргарита.
Из подступивших сумерек вынырнули и уселись возле затухающего костра четверо разномастных мужчин.

– Это мои рыболовы! – продолжала весёлая вдова. – Фомушкин, бильярдист (грузноватый, высокий мужчина слегка поклонился мне). Это – Лёва-Ливерпуль, профессиональный скокарь (малыш в брезентовом плаще до пят выпрямился и важно кивнул). Нитя-Ной... (она произнесла оба слога как бы вразбивку, со значением. Однако Нитя внешне был никакой! Не о чем вспоминать). Нитя у нас в авторитете, на руле обычно сидит. Прочим ремеслом пока не владеет. Да, вот ещё – полюбуйтесь: Гася-Расторопша! (Худой, длинноносый дядя с усиками дёрнул в мою сторону головой – то ли приветственно, то ли отмахиваясь от комаров). Гася, повернись к свету: здесь все свои! Гася – настоящее светило карманного бизнеса... Такие люди всегда немножко в тени.
– И какую рыбку ловить изволите? – поинтересовался я немного растерянно.
– А всё, что в сетку взбредёт, – хрипло ответил Лёва, блеснув насмешливым, острым взглядом. Рядом с ним стояло пластиковое ведёрко с водой.
– Грибы я доела... Вкусно! – сказала Хрынь. – Не пора ли к нам, на ушицу?
– А давайте, – сказал я, преодолевая искушение дать тягу. – Если только я не выступлю в роли премудрого пескаря...
Все четверо вежливо похихикали.
Вряд ли кто в этом кругу был знаком с салтыковскими сказками, подумал я...
Маргарита посмотрела на меня с немым укором и встала, отряхивая с плаща хвоинки.
– Гасим свет, пионэры! – сказал Гася. Похрустев длинными пальцами, Гася расстегнул штаны и с хохотом показал, что, собственно, он имеет в виду.
Маргарита негодующе фыркнула и отвернулась. Я выплеснул в костёр остатки воды, которую перед этим набрал из лесного ручья в свёрнутый кулёчком лоскуток берёзовой коры. Чаю лесного захотелось сварить... С брусничным листом.
Костёр фыркнул, тоже негодующе – и погас.

Мы подошли к дому вдовы Хрынь уже в сумерках. Над крылечком внезапно вспыхнул прожектор, и его острый луч вонзился в кучку столпившихся перед забором людей. 
Кто-то – по-моему, юркий, разворотливый Ливерпуль – толкнул ногой один из кольев, и часть ограды провалилась внутрь. Я бы неделю пропинал эти колья в поисках входа-выхода... Грузно вышагивавший передо мной Фомушкин направился к темнеющей за оградой поленнице. Набрал, не останавливаясь, с десяток поленьев и размеренно двинулся дальше. Я заторопился следом за ним по тропинке.
С другой стороны поленницы показался жёлтый микроавтобус скорой помощи с чёрной надписью «Реанимация». Двое дюжих санитаров в белых халатах и шапочках, не обращая внимания на темноту, выгружали колотые дрова и аккуратно складывали их в поленницу.
Завидев подходившую Маргариту – как и прочие, не обратившую на выгрузку дров ни малейшего внимания – санитары встали и рявкнули хором: наше вам, почтеннейшая! Маргарита молча кивнула и прибавила шагу.
– Кто это? – спросил я у Фомушкина, невозмутимо тащившего целую охапку дров.
– А-а, это так... мокрушники. Отвлекают на себя всю охоту, – вполголоса откликнулся бильярдист. – Вообще-то, конечно, бесы они! Отморозки.
Я сделал вид, что не понял бильярдиста, и поспешил войти в дом. 

Впятером, без хозяйки, мы расселись за круглым столом, обтянутым плотным зелёным сукном. Сверху стол накрывала яркая лампа в огромном гобеленовом абажуре, увешанном тяжёлыми золотистыми сосульками. Прочие детали интерьера дома оставались в тени, как и все присутствующие за столом.
Видны были только локти, уставленные в сукно, и кисти рук.
– Грибочков пожарим, гость дорогой? – подал голос Лёва.
– Натюрлих! – спохватился я. – С картошечкой, разумеется! И с лучком.
– Ливер, а картошку на чём – на скипидаре жарить? – спросил молчавший до сих пор Гася-Расторопша. – Ты же маслице вчера фарцанул!
– Гася, змей... Не буди лихо, пока оно тихо, – отвечал Лёва с большим достоинством. – Я постным маслом фарцанул не просто для, а с пользой для обчества. Маслице, азухен-вей: не было бы маслица, не жил бы еврей! Скипидара мне не жалко – солидол не трогайте! Ещё раз потянете с кладовой солидол, душары – заставлю всю коробку сожрать. Все шесть поллитровых банок! Очень, очень помогает от заворота кишок... Вон там, под швейной машинкой – пузырёк с льняным маслом. Жарится не хуже любого-прочего!
– Сам, Лёва, и жри льняное! А картошку на солидоле Карасёву можешь пожарить. Что мы тебе, таёжные?! – отозвался Расторопша. – Вот разве что клизму Ливеру захерачить...
– Или! – буркнул Лёва, вставая со стула и разминая кисти рук.
– Цыть, божедомы – а ну, нишкни мне! – властно сказала появившаяся Маргарита. – В морозилке сливочное масло возьмёшь, Гася. Аккуратней режь, не кромсай... И сразу же кусок обратно положишь. Уха сегодня – из нототении, господа!
Из нототении?! Кого же они выловили?
Промокнув поджатые губы вышитым рушником, Маргарита снова исчезла.
Гася хмуро кивнул ей в спину и вышел следом.
Остальные продолжали сидеть, лениво храня молчание.

Я рассеянно водил пальцами по сукну. Очень хотелось встать и уйти, но бензин...
Из кухни нарастающе тянуло рыбными ароматами.
– Чет или нечет? – обратился вдруг ко мне Фомушкин.
– Нечет... В каком смысле? – спохватился я.
– Прохезал, фофан! – заржал Нитя-Ной. – Что на кон ставим? Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался...
– Не за то отец сына бил, что воровал, а за то, что попадался, – гогочущий Лёва с грохотом придвинулся к столу, тасуя появившуюся из воздуха колоду карт.
– Видишь, как оно обернулось, – сказал Фомушкин, довольно потирая ладони. – Спит Розита и не чует, что на ней матрос ночует...
– На что сыграем? – хором спросила троица.
Держа в руках хрустальное ведёрко с горкой маринованных помидоров, в комнату вошла Маргарита. Услышала обращённый ко мне вопрос, горестно охнула и отвернулась к окну.
Ах так, решил я... И отчеканил:
– На среднее ухо! Ишь, разлеглись, фраера в законе...